Пасмурный весенний день – не очень хорошее время для справления своего дня рождения. Сан Ен ощутила достаточный укол обиды на природу за переменную облачность и холод в ее день на странице «Прогноз погоды, Сеул». Щелкая еще на кануне мышью по всем проверенным сайтам, Пак утеряла надежду на то, что солнце в этот день просочится утром в ее комнату. Собственно, ждать и впрямь было бессмысленно, потому что солнце действительно не показалось. С утра над городом висели серые тучи, которые просто не давали людям шанса взглянуть на чистоту неба, предвещающего лето, и яркость солнца, предрекающего теплоту. Влажность воздуха была из-за дождей, что изморосью шли каждые двадцать минут без всякой устали и исключения  в своем расписании.
Хемин пожалела, что надела белый сарафан лишь потом, когда ее чуть не окатил из лужи мимо проезжающий грузовик. Но какая удача, в очередной раз, стоило лишь отскочить, как беда миновала, хотя могла бы закончиться плохим настроением на весь оставшийся день с самого утра. И кого благодарить, что этого не случилось? Изворотливость Хемин и ее везение! Пак весело улыбается этой мысли, поправляя рюкзак и спеша в книжный магазин. Сегодня день свободный от университетских пар, зато занятый полезным чтивом. Библия. Пак открыла для себя ее не так давно, но читать ее оказалось сперва не очень-то и интересно. Порой приходилось заглядывать в интернет, чтобы сверить значения слов, да и вообще… это не просто чтиво, а какой-то материал для обработки. Точно если бы Хемин была археологом, и ей бы пришлось разгадывать загадку той или иной плиты с замысловатым текстом, вырезанным на ней неаккуратными иероглифами. После стало интереснее, объем читаемого текста увеличился. Сегодня она уже планировала дочитать до одной четверти, конечно же, не забыв о своей тетради, куда стоило записать все неясное, интересное и особо интересующее.
Скрываясь от измороси в укромном магазинчике под звон колокольчиков у двери, Сан Ен скинула сумку на рядом стоящий табурет, а затем прошла к зеркалу, любуясь. Если не брать в счет, что балетки немного промокли и кое-где испачкались, выглядела она достаточно красиво, чтобы понять: сегодня Сан Ен исполняется 19. Не такая уж это и знаменательная дата, но Пак обвела число 15 красным маркером, помня, что мама пообещала ей подарить. В ее время, в ее годы мысли не могут не касаться материальной стороны существования, потому Хемин думает в первую очередь о машине, которая будет у нее совсем скоро. Все одногруппники станут завидовать ей, когда она на своей «хонде» подъедет к университетской парковке. Но это, конечно, не главное. Она будет использовать машину по предназначению и часто помогать маме с книжной лавкой, так что стоит позабыть о ребяческих мыслях про зависть и желание покрасоваться.
Пак вздохнула, после протирая влажной салфеткой маленькие балетки и приступая к продолжению прочтения. Утром в книжный магазин мало кто приходит, потому можно было спокойно затаиться среди стеллажей. Если что, о новом клиенте можно услышать благодаря приятному звону колокольчиков, а пока Хемин ждет Библия. Улыбнувшись себе в отражение, девушка прошла к полке с нужными книгами, а затем резко обернулась: собаки воют. Странно. Откуда их тут столько? Обычно и жалкого гавканья не услышишь, а тут как будто стая волков. Хмыкнув, Пак снова обернулась к полкам, протягивая руку к чтиву, приподнимаясь на носочках, потому что рост ее слишком мал. И все бы было как обычно. Она бы взяла эту книжку, продолжила читать. Вечером бы пошла в кафе или боулинг с близкими знакомыми. Но видимо не судьба.
- Я ждал тебя, - Хемин вздрагивает и рефлекторно оборачивается назад. Что??? Колокольчики не звенели! И она была готова поклясться, что слушала тишину очень внимательно, отмечая даже свору лающих псов! Изумление скрыть очень трудно, это сделать не удается, отчего рот лишь приоткрывается, вновь констатируя о том, что Хемин готова уронить челюсть на пол, лишь бы объяснить, почему этот человек так тихо прошел. – Я люблю тебя.  – и еще, почему он признается в любви незнакомой девчонке, а затем щелкает пальцами. И этот звук рвет тишину вклочья наряду с воем псов, жутких, страшных, отвратительных. Хемин вскрикивает, подаваясь спиной назад, но врезаясь в стеллаж с чертовой библией. Она чувствует, как колени свело, а все тело пронзило смесью испуга и недоумения. Она не понимает, что происходит. Она не понимает, что за кошмар ей может сниться, что все кажется настолько реалистичным. И эти черты… черты лица этого человека. Она не знает его, но почему ощущение, будто видела красноватый оттенок глаз и… больно! Боже, как же больно! Если это сон, не должно ли это сию же минуту прекратиться!? Почему визг не становится эхом в укрытой в тьму комнате? Почему адская боль пронзает все тело так, что голос моментально хрипнет, а руки ищут спасения в книгах, цепляясь, пытаясь спасти свою жизнь, ища уступ, за который можно взяться рукой? Уступа нет. Оплота нет. Спасения нет. Есть лишь кровь под глазами и тот же голос:
- С Днем Рождения, Хемин, - говорит он, и она слышит его. Только нет времени сказать «пошел к черту, ублюдок», потому что есть только боль, звуки слякоти, когда ступаешь на нее, звуки боли. Только Пак не может думать о том, что этот звук, это звук лап адских псин, которые просто топчут ее кожу, которая отошла от тела, как старые обои от стены, и свалилась в лужу крови на полу.
«Мамочка»
Пак не понимала. Не понимала, что происходит, не понимала, как могут сниться такие кошмары, а так же, как можно проснуться, вынырнуть из них. Похоже, никак, потому что Хемин помнила лишь адские муки. Боль. Пытки. Хруст. Шлепки. Удары. Вкус крови во рту. Пощипывание на щеках, капающую всюду кровь. Это была не просто неприятная какофония звуков и запахов. Это был смрад. Так воняет только в склепе, где не закрыли крышки захоронений и пустили трупный яд по всему помещению. И он своими грязнющими и неухоженными пальцами обхватывает лодыжки пришедших вспомнить. Положить цветы. В очередной раз попытаться уложить в памяти  и голове. Слезы каждый раз жгли кожу в местах, где были царапины и ссадины. Слезы были единственным питьем во время адских пыток, но она не могла даже ощутить более одной капли на губах. Все слезы падали слишком быстро вниз, обдавая лицо лишь горячей теплотой.
Я делаю все, что я делаю, в спешке, чтобы успеть что-то еще.
Почему Хемин?
Я не знаю. Время… как будто напоминает мне о чем-то важном, что я должна успеть…
Поэтому ты так активно занимаешься рубрикой нашей газеты?
Наверное… я никогда не думала об этом, в самом деле. Но мне кажется, со мной всегда кто-то рядом.
Тогда почему ты выбрала в этот раз тему «Мифология»?
Мне нравится изучать мифы, я много об этом знаю. Порой мне кажется, что этот «кто-то» за моей спиной настоящий ангел-хранитель. Я заинтересовалась темной ангелов, когда чуть не попала под машину. Тогда мне правда показалось… что мне толкнули с дороги на обочину.
- Столкнули… с дороги… - бормочет Хемин, сидя  чьей-то машине, смотря на темную обивку, которая сливается с цветом бумаг, выглядывающих из бардачка. Губы обсохшие, потрескавшиеся. Кровь на лице запеклась, а тело совершенно потеряло способность чувствовать что-то, кроме боли. Но она уже видит искорки правды в конце большого и темного тоннеля. Там ее правда. Там мамочка. Там папочка. Там сестранка и брат. Они ждут, ведь сегодня день рождения, Хемин. Ты что, не придешь?
- Не приду, - бормочет снова точно в бреду Пак, покорно отдаваясь в руки кому-то, не зная кому. Этот кто-то сильный, может, он защищает ее? Она помнит, что есть много правил. Каждое правило на зубок, как в четвертом классе, милая. А руки дрожат, как на холодном ветру, который возможно прилетел с гор, а может, с океана. – С Атлантического, - шепчет она уже сидя в теплой воде, чувствуя, как что-то приятно, но немного больно, чистит кожу от не зажитых пока еще ран. Ее взгляд точно не может сосредоточиться на чем-то. И неясно, чем это вызвано, а ведь поводов достаточно, чтобы хорошенько поразмыслить над этим. Подумать и решить. Но она все равно не понимает, даже когда смотрит на вроде как человека, пытается внушить ему что-то совершенно незначительное. – Ветер, что идет с океана, - она шепчет, возможно, непонятно, возможно, ей кажется, что шепчет, а ее губы вовсе ничего не произносят, лишь странно шевелясь и чувствуя жажду. Шепчет и смотрит в глаза, но все равно чьи, они чьи-то, просто смотрят, просто что-то делают. И непонятна отчетливость действий, последовательность. Невозможно запомнить, точно в сознании воронка, а сейчас происходит то, что обязательно нужно забыть. И тело снова дрожит. И это так странно… Она бы хотела ощутить холод, но дрожит скорее от страха. Ее тело дрожит от страха. Потому что ему непривычно чувствовать не боль.
Хемин чувствует невесомые для четкой ловли сознанием прикосновения, смотрит на белое на ней, после бродит взглядом вокруг, затем натыкается на те же глаза. Кажется, они что-то излучают, о чем-то говорят. Нет, это губы радостно доносят о возвращении. Она падает на колени, будто кто-то сзади снова толкает невидимой рукой. Трудно заметить, как быстро ее губы касаются губ кого-то напротив, трудно заметить с какой скоростью возвращается способность здраво оценивать все, мыслить, рассуждать, видеть четко и без помех. Силы, жизненные силы. Она чувствует их, точно снова жива, но девушка напротив, кажется, значительно слабеет, опускаясь ниже и ниже под напором Хемин. Пак всматривается в лицо незнакомки, когда ее берут за руку и уводят. Она даже не успевает подумать о том, что впервые стоит задуматься над своей ориентацией получше, пока взгляд до конца изучает обмякшее на полу тело, а затем возвращается к незнакомцу которого она уже видела. И не один раз, дорогуша. Она щурится, пытаясь изучить его черты и не произнося и слова, слушает его так, будто он говорит какую-то совершенно нелепую ерунду. Хочется взять и спросить: «Ты что, сбежал из дурки?», но это было бы, если бы в голове не всплыли слова, заученные, как… мантра? Повторяются и повторяются, а еще звук повторяется, страшный, как в фильмах ужасов. «Это демоны перекрестка. Это ты. А это твой хозяин». Это был не сон. И эта мысль пугает Хемин гораздо больше, чем можно было представить. «Да. Объяснили. Но как мне объяснить, что я еще не могу свыкнуться с тем, что происходит?». Она даже кажется как-то равнодушно относится к толчку и падению на диван, потому что в это время усердно думает. Ее взгляд возвращается к мужчине, когда он снова говорит.
- Ждал? Ждали? – будто поправляется Хемин, чувствуя неподдельный страх из-за слишком властного взгляда пред собой. Разумеется, она все вспомнила. Но верить в это не захотела. Это показалось ей лишь сном. Значит это и был сон. А то, что сейчас происходит… может, это…
Нет. Хемин снова оглядывается вокруг, она не знает, что ей говорить, что делать, потому что когда в твои девятнадцать тебе говорит рослый мужик, что он ждал тебя, ты должно быть попала либо в психушку, либо в логово маньяка, который уже точит ножи, чтобы вырезать твои ребрышки. Только это будет не шик сезона, как в случае с Мерлином Менсоном, это будет адская боль, опять те сладкие псинки из книжного ларька, которые слизывали прямо под носом кровяные лужи, а потом отцапали тебе нос, решив, что тебе нужна пластика лица, причем срочно.
И тут Хемин вспоминает те слова из книжного магазина. Но все туго складывается в одну картинку, будто здесь есть неразгаданная сила притяжения. И один факт отталкивает другой. Все спуталось, но Хемин не спешит кричать и проситься домой. Мама ведь как-то говорила, если встретишь маньяка, попробуй поговорить с ним, а тайком позвонить нам или позвать о помощи. Все, что после «а», априори невыполнимо. Но подтвердить свои сомнения, текущие по телу липкой слизью, можно.
- Можно… можно стакан воды? – робко спрашивает Хемин, сглатывая и нервно блуждая взглядом по напротив стоящему человеку… в смысле… кому-то очень влиятельному в иерархии, которую Пак знает наизусть, но повторять не хочет даже про себя. Вместо этого она притягивает ладонь к шее и медленно потирает, точно проверяя, на месте ли она, а после поджимает ноги под себя на холодном кожаном диване. И становится даже немного неловко, потому что платье кажется на ней, а под ним совершенно ничего. И Хемин невольно так же складывает руки на груди, точно боясь, что очертания груди будет видно слишком хорошо через хлопок.

Она еще не понимает, как глубоко страх засел под сердцем. Он буквально окутал дно ранее работающего с особым усердием органа, вынуждая задуматься: а жива ли Хемин вообще? Жива, наверное, раз чувствует, как страх расходится по нервным окончаниям, погружая в дымку испуга. А еще, вероятно, потому что ее просьбу слышат, мужчина отходит, открывай Сан Ен взор на стену, прикрытую разными предметами домашнего быта. Кто он? Помимо того, что… демон перекрестка? Адвокат? Убийца? Босс мафии? И почему мысли так судорожно путаются, когда Хемин пытается разумно рассудить ситуацию и поразмыслить о том, что реальность действительно накрыла ее пледом, полностью пропитанным блохами. И потому, наверное, они ее кусают, что она должна теперь навсегда привыкнуть к острой, резкой и колючей боли.
Ее тонкие пальцы обхватили стакан так, будто этот маленький предмет кухонной утвари может стать проводником обратно, в ее прежнюю жизнь, где не было этого кошмара, едва ли похожего на реальность. Нет. На реальность тут нет даже намека. Это все похоже  на злую шутку, которую жизнь сочинила для Хемин, потому что она была идеальной дочерью и сестрой, ученицей и подругой. Ведь… ведь разве может прерваться жизнь так просто? Взять и оборваться на самом ярком месте, на начале начал, ведь Пак всего лишь девятнадцать, она еще даже толком не поняла, что жизнь-то по сути и не началась даже толком. А все эти годы… школа, университет – это же все подготовка, только… как некоторое время назад, Хемин. Совсем недавно. Кости ломали, значит, учили. А ты запоминай, крошка, под голос Элвиса Пресли в своей голове. Или не совсем Элвиса. У тебя теперь есть другое радио, жаль, что в случае чего регулировать его будет так опасно, как опасно новичку обезвреживать бомбу.
Глоток за глотком, но изменений нет. Если чего-то внутри и не хватает, то точно не воды, и Хемин не понимала это до последней капли, пока вода в бокале не закончилась, а взгляд девушки не вернулся к незнакомцу. И он пояснил тайну, которую она не могла понять, а может не считала нужным. Да. Учат там не так уж и плохо, если не считать, что в настоящем времени по общепринятым законам садистические методы и их применение в период обучения наказуемы. Но опустим. Ведь это… что-то под землей, поэтому о каких правилах может идти речь?
Судя по всему, если даже Хемин и провела какой-то отрывок времени под землей, сейчас она находилась в обычном доме, в котором из необычного лишь хозяин, хотя… трудно об этом судить. Кто знает, что… господин Пак скрывает от общественности, в частности и Сан Ен точно так же. Хотя есть сомнение и небольшой страх, что с ней-то он возможно и захочет поделиться чем-то вроде своих скелетов в шкафу. И самое ужасное, что эта фраза в этом случае не имеет искажения, и ее трудно назвать фразеологизмом. Вполне возможно, что он покажет ей какие-нибудь конечности своих давних неприятелей, а может и… рабынь. Что ей в конце концов о нем известно? Абсолютно ничего. И эта неизвестность должна пугает сильнее смерти.
- Да. Жизненные силы, - тихо пролепетала Хемин, чуть хмурясь и все еще не понимая, как может происходить такого рода абсурд. И она бы думала об этом до самого последнего закуточка, если бы не почувствовала… Саймона так близко. От его руки Хемин невольно вздрогнула и попыталась даже одернуться, но это не вышло: рука мужчины проскользнула к ее волосам, перекрывая пути отхода. Хотя… тут и отходить по сути было не куда, спинка дивана разве что, да и к ней Хемин сидела спиной почти вплотную. А тем временем ждал новый сюрприз. Ох уж эти глаза. Пак слышала, что говорили о перекрестных демонах, разумеется. А еще она слышала все правила, но их знание никак не вязалось с реальностью. И лишь маленький червь страха подал признаки жизни, заставляя Хемин кривиться от подступающего к горлу кома.
Конечно, Хемин была обычной девчонкой, которая мечтала о любви и пару раз откровенно представляла, как ее раздевает тот или иной предмет обожания. Но разве не все девочки думают о подобном? Лежа в постели и обнимая подушку, фантазируя, что подушка – это Бред Питт, который только что спас свою любимую от какой-нибудь опасности. И вроде как сюжет Хемин почти близок. Пак Джун Хо выглядел угрожающе, но так выглядел и Росомаха в новом полнометражном фильме, с разницей, что девушка видела его на экране, а не стояла рядом, когда он рвал всех на куски. И вот это самое различие сказывается сейчас. Хемин вроде как знает, на что способен Саймон, но ее сильно пугает его поведение, его повадки, взгляды. Мышцы вызывают дрожь и отнюдь не от возбуждения, он кажется опасным львом, который загнал добычу в клетку и решил с ней поиграться, покуда очень скучно в сафари изучать закутки пустыни, а то и вовсе лень. И исправить это мнение нет поводов, потому в те, которые Саймон привел, Сан Ен не верилось настолько, что она уже была готова вовсе о них позабыть.
Он смотрит. Все же не теми ярко красными глазами зверя, в чьих руках ее жизнь, но человеческий облик его глаз не кажется менее опасным, чем демонический. Кажется, что от смены цвета ничего не меняется, страх не меняет концентрацию, а испуг все еще блуждает в крови, заставляя щурится от неизвестности перед глазами. Он смотрит, а после настойчиво касается ее губ, сминая их так жадно, отчего Хемин снова пронзает страх, но она даже не успевает оттолкнуть его: он делает это первым, но не с видом, будто его что-то разочаровало. Что-то другое. Непонятно, что.
Стакан упал в неясном жарком порыве, Хемин сразу стало душно, будто воздуха стало в гостиной жутко мало. Она снова поджала ноги к себе, явно не предвкушая ничего спокойного от него напротив. Ощущение, будто из спинки дивана тот час могут вскользнуть шипы, а все, чтобы он снова послушал крики.
Снова взгляд. Речь, которая тяжело ложится на слух, но звучит так скорее из-за не уменьшающегося испуга. Страшно, а кому бы не было? У Хемин никогда не было мужчины, и тут происходит такое, что заставляет не на шутку перепугаться. Еще больше, потому что пытки кажутся не такими страшными в сравнении с тем, что должны делать суккубы, чтобы полноценно жить.
- Сказка… - робко произносит она уводя взгляд. Да. Была любимая сказка, но что с того? Причем тут… Хемин смотрит на него, но после испуганно переводит взгляд на стену, сглатывает. Жажда кажется испарилась. Есть слабая догадка, что это было из-за поцелуя с ним, но Сан Ен никак не хочет признавать, что это существо в обличие дьявола помогает ей.
Сказку она помнила. Как и все сказки своей бабушки, которой уже давно с ней нет. Почему? Пак опомнилась. Она ведь даже толком и не вспоминала о похоронах и прочих подробностях до этого момента. А теперь взгляд снова бродит по нему, скорее от излишней задумчивости. Еще в первую встречу она вспомнила его лицо, но не могла понять, где же видела его прежде. И сейчас она до сих пор с великим трудом рылась в своем сознании, чтобы что-то найти. Сделка. «…десять лет…». «…он помогает…». «…он спасает…».
- Это омерзительно. – выпадает из уст Хемин, а потом она смотрит на его лицо. Разум. Гордость. Рассудительность. Принципы. Менталитет. Они вернулись, вместе с Хемин, которая росла все эти годы.
– Это просто омерзительно, - снова шепчет она с ужасом перебирая открытые в укромном уголке мрачной зоны отрывки.
– Заключить сделку с ребенком, который толком ничего не мог понять! – с ужасом и пылом произносит Сан Ен, кажется, чуть ли не задыхаясь от наступившего внезапно гнева. Он заключил сделку с ней тогда, десять лет назад, а теперь она тут, сидит на его диване, мучается и хочет домой. Она понимает так же и то, что ее слова могут стать почвой для его злобы, но и в ней гнева накопилось достаточно. Ее пытали. Подвергли кругам ада. И маленькой девочкой она себе представить не могла, что ждет впереди! Да лучше бы убежала в город и там попала в приют, в больницу, чем сейчас сюда!
Пак осознает все это с выражением лица осознавшей свою ошибку дуры, поднимается с дивана, судорожно рыща рукой опору, чтобы не дай Бог не свалиться от ужаса в обморок. Нет, не свалится. Уйдет отсюда, подальше от этого аморального придурка, который возомнил что-то из себя. Что эти твари о себе думают??? Что выше людей? Умней? Идиотство! И Хемин свято верит в то, что все это просто маразм, обходя спину дивана, с приоткрытым ртом достраивая свою пирамиду из мыслей и воспоминаний. Нет…
- Вы совсем свихнулись! Все здесь! Какие еще уставы, какие правила, вы же все чокнутые, аморальные уроды, которые насилуют психику людей, мороча им голову и снося крышу! Сколько людей попадаются на эту уловку, Боже мой, да это же… это же… - злоба, которая копится в сжатых кулаках, возвращает ее в реальность, уже ту, которую ей дали почувствовать и к которой подготовили.
- Это издевательство. Маленькие дети ищут спасения, а не смерти потом, здесь, в этом смраде. Что со мной было? Отвечай! – на глазах почти выступили слезы, но ее скованный ужасом взгляд все еще на нем, мирно посиживающем на диване. Ублюдок. Ты еще пожалеешь! – Что они сделали со мной? Что ты сделал со мной?

Дрожь. Его взгляд будоражит тело, которое ожидает поощрения, но другого рода. Совершенно не приятного для Юнджи, которая привыкла с ласкам в семье, к доброте родителей и нежности брата с сестрой. Постоянные объятия, поцелуи в висок и поддержка. Канун ее дня рождения был последним днем, когда она могла получить что-либо из этого. И эту новость она узнала лишь тогда, когда оказалась здесь. И интерьер, который показался бы ей очень приятным глазу и комфортным, сейчас казался ей хуже места, где ее пытали. А все лишь по одной простой причине. Здесь она пришла в себя и здесь же начала осознавать истины, которые с трудом ей давались там, где хлыст целовал ее плечи. Там она была еще совершенно не в себе. Там ее разум жил отдельно от других чувств, там был ад, а здесь очередная адская расщелина. Она уже представляла пытки гораздо хуже тех, что был позади, и от этого ей становилось жутко. Его взгляд давал ей поводы бояться. Он говорил. Молвил за своего хозяина, что тут жизнь обретет совершенно иные обороты. «Новая жизнь».
Смех. Злобный, кошмарный, ужасный. Так смеялся Сатана в кошмарах Юнджи, когда у нее были проблемы со сном, и большого труда стоило заснуть очередной темной ночью. Приходилось порой оставлять включенным свет на прикроватной тумбочке, но даже это не спасало. Ким все равно просыпалась в холодном поту по ночам и смотрела в темноту, ища там блеск красных глаз из кошмара. Их не было. Но стоило опустить веки и постараться утихомирить биение сердца, они снова появлялись, смотрели, жаждали девичьего визга и страха. И это было ужасно. Ровно как и сейчас. Юн была напугана так, что была готова вновь разразиться слезами и убежать куда подальше, но ее остановили, не позволив сделать и шага без разрешения, прибив жестоко к стене и заставив выронить пронзительный крик от боли. Кажется, по щеке все таки скатилась слеза, а руки ощутили холод стены, по которой с красноречивым звуком пошли трещины.
И Юнджи чувствует, что храбрость и смелость мягко оседают на дне нерешительности и боязни: он ступает к ней, ближе и ближе. В нем она видит угрозу, которая может стать очень болезненным поощрением за все, что скажет Юн. Но нет. Она ни за что не отступит, она выскажет все до последнего, нравится этому дьявольскому приспешнику или нет! На языке уже давно крутятся фразы типа «чокнутый придурок». И уже куча поводов их сказать!
Пальцы сомкнулись на ее шее, стоило открыть рот и постараться что-то начать шептать сдавленным голосом. Попытка обратилась в прах, пальцы сжали горло, отчего воздух начал все меньшими и меньшими порциями поступать в организм. Взгляд устремился в пустоту, запинаясь о его лицо и выдавая панический страх оказаться рядом с ним в опасной близости снова. Нет. Только не носом к носу, это точно заставит ее оцепенеть и вовсе прекратить любые попытки сопротивляться. Маленькая догадка, но не проверенная, стоит еще поразмыслить, Юн-Юн, прежде чем делать выводы. Так бы поступила Ким Юнджи, студентка местного колледжа. Но не Юнджи, которая стала суккубом под суровым началом красноглазого демона. Теперь ты уже не ты, Юн. И осознание этого вместе с прикосновением его ладони вынудили снова уронить слезу на его щеку, проследить за тем, как она оставляет влажную дорожку на его лице, но не привлекает никакого внимания мужчины, будто ему приятно, что над ним нависла плачущая Юнджи. Точно он нарочно поднял ее собственноручно, демонстрируя силу, власть и изобилие возможностей времяпровождения с ней.
Он говорит, голос… слишком холодный для того, чтобы не ощутить испуг, очередную его волну, но уже не такую сильную, как со словом «убивая». Что? Убивать? Она никого не станет заводить в могилу своими руками! Убивать – большое преступление, не говоря уже о том, какой на самом деле грех! Юнджи знала это и с ужасом вообразила себя убийцей кого-либо, лишь снова ощущая панический укол и учащение дыхания. Нет! Она никого не убьет! Лучше погибнет сама, чем подставит кого-то под железо ножа или хуже того, свою собственную жажду наживы, еды. Она ни за что не заберет жизнь. И он не заставит ее это сделать. Никогда!
С этой мыслью ее снова швырнули в сторону. Она ударилась виском о рядом стоящую тумбочку и кажется разбила пару вещей, которые на ней стояли. Пальцем она коснулась губы, замечая кровь на коже, легкое пощипывание. Спина ныла, а головокружение не покидало Юн до самого конца. Оно объявилось еще с ударом о стену, а теперь обретало более упругую почву после удушья. Она обязательно отомстить ему. Нельзя не думать о мести, когда сердце уже рвет от чувства ненависти к нему.
Второй шанс… новая жизнь… по губам Юн пробегает безнадежная ухмылка. Они все тут сошли с ума? Это уже не жизнь! Это уже не шанс! Это бесполезное доживание, которое убивает людей, калечит жизни, недостойные этого наказания! «Какое благородство,» чуть ли не произносит Джи, когда слышит о том, что в жизни своих близких она все еще жива, цела и невредима. Всего лишь уехала на медовый месяц с психопатом демоном перекрестка, который умело демонстрирует свои познания в телекинезе и жаждет крови, желательно, чтобы эта кровь принадлежала Ким. Отличное сочетание, а главное, потом очень эмоционально можно будет рассказать все своему дневнику! Или придется выплескивать ему в лицо. В эту ухмылку. Да. Зачем тратить страницы? Если можно все высказать и так.
Юн шипит от боли, пытается выдернуть руку, но с успехом лишь выворачивает ее с очередной порцией боли для себя родимой. Зубы кусают нижнюю губу, а ладонью Юн скользит по его руке, царапая и противно ощущая выступающие вены и костяшки. Ей с ужасом удается вспомнить о том, что ведь когда-то такие линии вен на руке считались ее фетишем. Теперь на них стоит крест Саймона, который стерт уже не будет.
Юнджи оказывается у тела невинной девушки раньше, чем того ожидает. Рука ноет от жесткого обращения, а взгляд натыкается на него, опустившегося на край кровати и хладнокровно продолжающего чеканить слова, как монеты. И Юнджи снова не может представить, как вообще можно говорить такие вещи таким стальным тоном. Будто его ничего не беспокоит и все происходящее совершенно не выходит за рамки нормального, принятого в обществе людей? Ах ну да! господин Пак не проводит наверняка время среди смертных. Чертов демон.
- Это шутка? Да ты… да ты совсем выжил из ума! Я не буду убивать ее и никого другого! У меня нет на это права, и я не собираюсь решать ее судьбу, это ужасно! – Юн дрожащими руками нашла опору в полу, осторожно поднимаясь  и все еще чувствуя неуверенность в своих действиях. – я не трону ее. Лучше умереть голодной смертью, чем убить человека не виновного в твоей жажде! – глаза Юнджи споткнулись об его хладнокровный взгляд. Ей снова стало жутко, омерзительно на душе.
- Больше всего в жизни мечтала обрести второй шанс в качестве рабыни демона с психическими отклонениями и жаждой побоищ, - процедила, стиснув зубы, Юн и пятясь. Разумеется, она и шагу не сделает навстречу, пока ее тело парализовано страхом и испугом безумной истерички, которую только что хорошенько приложили об стену пару раз.
- Какое благородство. Внушить моим родным, что я в отъезде. Спасибо на этом, обязательно поделюсь впечатлениями с кузиной, рассказывая ей, как весело провела уикенды, пока меня швыряли из стороны в сторону и обдавали хлыстом, - с неподдельной обидой прошептала Юн, сдерживая очередное желание разрыдаться и ударить его. Ему все равно ничего не будет, а Ким получит за такую вольность сполна.
- Не тронь меня. Хватит! – прикрикнула Юн, снова ощущая застывшие слезы на глазах и дрожащий голос. Она боится. И этот страх внушил ей он. Он и никто другой.

Нет. Сказать, что Юнджи страшно – это ничего не сказать. Нет ничего ужаснее, чем момент, когда понимаешь, что боль, страдание, горечь и страх – твои не самые опасные спутники. Тебе всегда кажется, что хуже этого только могила, но Юн сейчас осознает то, что могила опять же слишком простое решение ее проблем. Она бы предпочла сейчас лежать мертвой в гробу, нежели находиться здесь, ощущать его похотливый взгляд на себе и стыдиться своей беззащитности. Она никогда не чувствовала настолько большую потребность в защите от кого-либо. Ей всегда казалось, что ее кто-то оберегает. И этот же «кто-то» никогда не даст ее в обиду. Но все же момент настал. И самое ужасное пришло в купе с ним. Нет ничего страшнее, чем узнать, что всю жизнь тебя оберегал дьявол.
Его слова звуком монет, падающих на деревянный пол, прозвенели в голове. Она слышала каждое слово, которое неприятно ловчило в ее сознании, вынуждая всхлипывать от беспомощности и безнадеги. Его оружием была правда на этот раз, а против истины у Юнджи не было оружия. Она не могла сказать, что сделала это во благо, потому что не помнила четко и ясно, от чего спасла и кого, что именно решила и каким образом. Все до сих пор было разводами на мутном стекле, прочесть которые было сложнее, чем пройти по льду толщиной в миллиметр.
Голос снова пронесся сквозной пулей, которая замедлила на несколько минут свой ход. Он сказал ей все достаточно прямо и грубо, чтобы ее плечи снова дернулись в страхе перед ним, а дальше в удивлении. Ее нос коснулся лица девушки, а глаза округлились до крупных монет. Нет! Она же сказала, что не будет убивать ее! И плевать ей на то, что он еще зачитывает какие-то правила. Они не касаются Юнджи, потому что душа Юнджи до сих пор преданна христианам таким же верным устоям, какие возникают при настоящей вере в Бога. Ким уже не поставит свечку за что-либо, но она обязательно постарается верить Небесам больше, чем этому адскому миру.
Да, она чувствовала этот поток жизни, который щупальцами дымчатого глотка энергии стремились попасть в ее руки, несмотря на сопротивления некогда чистейшей души. Юн пыталась противиться ему, но то было волей демона, он не давал ей шанса отстраниться от брошенного и уставшего тела и на секунду, лишь соединяя губы Ким с губами неизвестной в очередной поцелуй. Юн простонала в него так, как можно стонать от запретных чувств, которые испытываешь к чему-либо. Она не верила в то, что это действительно ее сущность хочет большего. И большим чудом было то, что дальше Ким отстранили. Не чудом было то, что посредством грубого толчка из неоткуда на кровать.
Юнджи слышала, как  матрац подпрыгнул вместе с легким тельцем на поверхности. Она едва не ударилась головой о деревянное изголовье кровати, испуганно замечая появление Саймона над собой. Ей стало страшнее прежнего во многие разы. Ей стало настолько страшно, что руки сжали в кулаках материал покрывала, пока ее грудь жалобно вздымалась из-за сильного биения сердца и пугливых вдохов и выдохов. Не тронь – говорили глаза, но она знала, что это совершенно ничего не значит для него. Он был помешан, помешан на чем-то в роде безумной идеи. И Юн посетила ужасающая мысль, что именно она и может быть этим самым безумным, что заставляет его уничтожать консультантку книжного таким образом. Уничтожать ее шаг за шагом, грубой силой за силой, что еще грубее.
Нет… противится Юнджи, совершенно не соглашаясь с тем, что это слова Пака. Хватит – это ее слово, это она страдает весь вечер, ее тело испытывает муки с самого утра, это ее очередь просить «хватит», а не его. И ей становилось совершенно эгоистично плевать на то, что открылась правда о его томном ожидании. Ничего страшного! Для таких, как он, ожидание десяти лет не должно быть таким мучительным, ведь за спиной уже сотни, не то, что десятки лет.
Когда его нос коснулся ее щеки, тело сковало толстыми цепями ужаса и страха. Очередная порция этой смеси прокатилась шквалом с головы до пят, заставляя Юнджи погрузиться в вопиющий кошмар. Ей не хотелось этого. Не хотелось лежать так, ощущать его, лишь суккуб внутри верещал «еще», когда сама Ким пыталась воспротивиться, сказать «нет», но кроме жалких всхлипов и писков сдавленное горечью горло ничего не выдавало. Лишь потом пронзительный крик, когда его ладонь крепко сжимает плечо Юнджи и по телу вновь раздается болевая колика. Она чуть ли не визжит, ощущая очередные дорожки слез на щеках и адскую боль в плече. Ее не покидает ощущение, что внутри, там где должна быть кость, теперь настоящий порошок, ничем не напоминающий составляющую человеческого скелета, скорее прах какой-нибудь умершей старушки.
Извиняется? Это совсем шутка? Он считает это забавным? Уместным? На черта ей его извинения, когда тело трещит по швам от боли, сковавшей его со всех сторон? Он решил поиздеваться над ее психикой? Уничтожить морально? Втоптать в землю во всех смыслах? И совершенно неважно, что ей и так уже не вернуть прежнее? И так не стать снова той беззаботной девушкой из книжного магазина?
- Сволочь, - сдавленно и едва слышно шепчет Юнджи, всхлипывая в очередной раз и ужасаясь даже от того, что ей не сжать кулаки, чтобы отвлечься от ужасной боли. Ее тело все под контролем его рук, его мыслей ,и это становится новым шагом в горючей ненависти и борьбе изнутри. Она ненавидит его. Больше и больше с каждым прикосновением к своему телу. Ей хочется пиннаться, отталкивать, несмотря на то, что сущность суккуба вот-вот завоет от наслаждения и эйфории, которую могут приносить его касания.
- Нет… нет, - пытается устроить протест Ким, но из этого выходит сдавленный писк и ничего больше. Ее губы, остывающие от пыла поцелуя с ним, до сих пор ощущают прохладное покалывание. Он снял с нее последнее, что могло защитить. Белье платье. Теперь она ненавидит белый цвет, как и большинство того, что ее окружает. Ее бьет в страхе, от ощущения его руки на животе, она невольно вдыхает глубже, поскуливая от страха перед неизвестностью рядом с тем, кто показал себя в качестве животного. Он был зверем в ее глазах, и это вряд ли изменить с тем, что испытывает ее «суккуб внутри». Юнджи, что была все еще нетронутой студенткой-первокурсницей, было страшно настолько, что не было дела до обстоятельств уже на очередном ощущении его языка на коже.
Ее спина не в силах выгнуться от пальцев на груди, потому что она все еще скованна им. Ее губы дрожат, а слезы не прекращают литься, пусть их и стало меньше, чем было до этого. Ей все еще больно. Юн-Юн боится момента истины, когда она узнает, что будет мучить ее душу суккуба все остальные годы, какие муки пошлют ей Адские ложа, что она начнет испытывать, в страхе царапаясь и сопротивляясь неистовой чуме дьявола.
На шее ощутимо покалывание, а после не ухо шепчут его губы, которые она уже запомнила за сегодняшний вечер. Она не перепутает их, как и его голос, будь он шепотом, криком или угрозой. Он стал ее личным кошмаром, и это тоже уже не изменить. И слова похожие на шутку тоже. Это издевательство. Похожее на брешь и попытку заманить в очередные дьявольские угодья.
- Зачем… - шепчет она содрогаясь, - зачем ты мучаешь меня? – она, наверное, знает ответ, но глаза все равно вопрошающе смотрят в потолок, а тело слабо ощущает пришедшую обратно вольность. Она касается руками его плеч, думая о том, чтобы сжать их и оттолкнуть, но с прикосновением к сильным рукам приходит осознание того, что ей это не под силу. И тогда только пальцы цепляют лацканы пиджака, от обиды разрывая напрочь одежду. И Юн снова смотрит на него, но уже с гневом и злостью. Нет. Она не будет бояться. Она заставит его пожалеть. 
- Любят совсем по другому. Ты лжешь, ведь так? Демоны не умеют любить. Это аксиома. Из мифа в миф. Ты уничтожаешь меня. И это не жест любви. Ты чудовище, - шепчет снова она, уводя взгляд и чувствуя, что слез больше не будет.

Да. Она осознала. Она осознала, что это неизбежность. Но это совершенно не мешало ей все еще думать о протесте, каким бы он ни был. Пусть это будет обычная мелочь, которая способна просто раздражать, пусть это будет что-то более масштабное, но она была уверена, что не даст ему наслаждаться собой с таким великим упоением. Он пожалеет о том, что сделал. Она заставит его, вынудит. Она сделает так, чтобы этот культ личности и безумия завершился в тот же миг, как ею будет продумана схема до мельчайших деталей, план настоящего уничтожения. Он пожалеет. Определенно пожалеет.
В его глазах снова блеск, а Юн не может понять, к чему он, зачем он. Она только что проронила протест, пусть и не такой масштабный, какой следовало. Она порвала его пиджак в надежде, что разозлит, но он, кажется, лишь насладился зрелищем, звуком трескающейся ткани и неистового шипения шатенки. Он раздевается, освобождает тело от порванного пиджака и нетронутой рубашки, отбрасывает куда-то, а Юнджи уводит взгляд. Суккуб в ней рвется наружу, хочет впиться в мешок жизненной энергии, что прямо под носом. Его можно взять, сцапать и не глядя, впиться в жилу бесконечной жизни и пить, наслаждаться, забирая… по праву не свое. Или же свое? Он сделал из нее зависимую от плотских наслаждений, ему за это отвечать. Все верно, еще вчера он сам сказал это, потому к чему сомнения, если можно просто взять?
Но нет. Юнджи не сдастся так просто инстинктам чудовища внутри. Она все еще Ким, которая мечтает о нормальной подростковой влюбленности, а не порнушке, которую вот-вот начнут снимать по какому-то дико странному сюжету. И ей правда страшно, постоянно и кажется это уже необратимо. Теперь она будет бояться его лика, как ожога вечности. Но последнее уже коснулось, больше не будет напоминать о себе ближайшие годы. А вот Саймон не обошелся одним легким прикосновением. Он ухватил большой куш, как было ясно из его слов, а сопротивление не входило в его планы. Но оно есть. И кажется, его несильно беспокоит присутствие раздражения какой-то жалкой девчонки. Его логика проста, как и любая другая мужская. Поплачет и успокоится. Поплачет и смирится. Сукин сын.
Его вопрос заставил Юн распахнуть глаза шире, забыв о дикой боли по всему телу. Она чуть вскинула брови, приоткрывая от удивления рот и после тут же ощущая руку на линии подбородка. Он заставил ее одной рукой сжать материю покрывала, а после коснулся губ, отдавая то, чего жаждал суккуб внутри. И этот монстр ликовал, глотая большими порциями жизнь, позволяя ей течь по венам, как новую кровь, которая заставит стать сильнее. И погодите… суккуб не видит, но Юн заметила. Это что… нежность? Он спросил. Но разве был в его взгляде намек на то, что она это почувствует? Она хотела сказать что-то язвительное, но просто не успела, когда его пальцы коснулись лица. И ей было не понять себя, когда он целовал ее по-другому, и это было причиной ее ненависти к самой себе в этот момент. Ей казалось, что она подчинилась чертовому чудовищу в себе, дала ему волю думать, решать, чувствовать и впитывать, принимать его поцелуй, как дар. Но разве это был не он? Юнджи уловила в его взгляде ту нить, которую не могли найти ее глаза с самого начала. Она не могла понять, что это, но вот, это открыто, обнажено. То скрытое, он показывает ей, отдавая частицу себя, чтобы… боль утихла? Юн бросила взгляд на свои руки, незаметно шевельнула плечом и поняла, что одного поцелуя с ним хватило, чтобы заживить ее многочисленные раны. Но сколько ему пришлось вложить? Юнджи стыдно за это, а суккуб ликует, приговаривая, что так и надо всем, кто обладает большей жизнью, чем темное внутри Ким.
Юн смотрит на него с приоткрытым ртом, когда он снова начинает говорить отстранившись. Сев на край кровати, Саймон опустил голову, будто рассматривая что-то под ногами. И несомненно это был донор Юнджи, тело которого беспокойно было брошено в сторону после поцелуя с Юн. И ей снова стыдно за это. Она должна девушка за жизнь, которую принял ее суккуб внутри. Она обязательно ей поможет, когда будет возможность и случай. Пока ей нужно было разобраться с тем, что окружало ее саму. Обида. Страх. Ненависть.
Вслушиваясь в его слова, Джи нахмурилась. Она приподнялась на локтях, медленно пытаясь встать, наблюдая, слушая и внимая. Это похоже не исповедь, но более подходит под определение «констатация факта». И несомненно этот факт является правдой, пуще, чем какие-либо другие. Но как можно хотеть узнать его, когда он таков? Как можно желать узнать о нем более, когда он ломает кости, душит, уничтожает? Он открылся ей, возможно, она оценит. Но сейчас ее разум был покрыт злосчастной корочкой ненависти ко всему вокруг, кроме людей. И Ким не могла толком пояснить причину этого. Ей казалось, будто что-то не так, но прилив бодрости и возбуждение не давало ей мыслить здраво. Так же, как и прежде здраво мыслить не давала боль.
- Лишает здравого суждения? Предлагаешь мне узнать побольше о том, кто не пойми сколько костей сломал мне за одни лишь сутки? – она изогнула бровь, наблюдая за ним и явно опасаясь, что он сделает что-нибудь с девушкой на полу. Ей казалось, что он вот вот возьмет и сожжет ее, оставляя лишь пепел на полу и вынуждая кричать от невыносимой боли и горечи утраты невинного человека. Пожалуйста, сделай так, чтобы это был не очередной урок грубости и эгоизма всего, что путем из Ада.
Он делает заявление, достаточно корректное, чтобы ей стало ясно: без своей инициативы ей не узнать больше, чем звук треска костей. Но она и не против. Этот хруст она уже запомнила, а лезть в его биографию и сущность представляется ей походом на болото, уже давно окутанной мутью давних времен. Там поросли сорняки, крапива, все, что может поранить идущего куда-то путника. Джи испачкает руки определенно, если захочет выяснить что-то, что будет касаться Саймона.
Когда он вышел с девицей на руках, Джи закуталась в покрывало, поднимаясь с кровати и делая попытки узнать, есть возможность побега или нет. Разумеется, демон не так глуп. Попытки были тщетны, потому стоило Юнджи услышать глухой звук удара о стену снаружи, ее ноги сразу же вернули непослушное тело девушки обратно на кровать. Покрывало чуть спало с тела: Джи сама скинула его, чтобы была иллюзия, точно она уже давно так лежит и ей даже стало пару раз жарко.
Он говорит то, что вынуждает Юн сомневаться, но она кивает, доверяя ему. Такой взгляд заставил ее это сделать, потому она лишь вздыхает, уводя глаза в сторону и пытаясь не давать ему лезть в душу. Его взор менялся, и это пугало Юнджи. Она чувствовала, что ее может ждать ловушка, параноидально представляя, как он захватит ее жалкие осколки благоразумия в тиски и порвет в клочья.
Когда Юн подняли с кровати, ее снова сковал испуг. Но вместо боли она ощутила тепло. Странное тепло и удивительно… нежные объятия? Она в изумлении, удивлена и обескуражена, будто ее поразило громом несколько раз подряд. Демоны держат слово? Или выполняют прихоти своих жертв? Что из этого ей нужно выбрать? Правильный вариант ответа подчеркнуть, верно?
Юн настораживает все это, а суккуб лишь и рад. Ей приятно, как его губы, язык очерчивают кожу. Юнджи даже склонила голову, чтобы пространство для прикосновений стало больше… или чтобы, как она себя убеждала, не касаться его лица слишком тесно щекой. Правда или нет, суккубу нравилось такое положение дел. И темное внутри Ким ликовало с каждым выдохом, пусть Юн и не позволяла отвечать, лишь кусая губы от ладони на груди и стараясь сохранять хладнокровие, точно ей все равно, точно она умрет здесь с каменным лицом, если он будет продолжать свои мародерства!
Она шумно дышит, а он смотрит в ее глазах, держа тело на коленях. Она не хочет говорить ему ничего, кроме «ненавижу», а его вероятно устраивает ответ огня на дне ее зрачков: он продолжает ласки, доказывая, что-то утверждая. Она постоянно сглатывает, стараясь со сжатыми кулаками контролировать жажду жизни, ведь хочется еще и еще, особенно, когда рядом такой источник. И Юн думает об этом не переставая, пока его губы не произносят слова, что шокируют еще пуще прежнего. Она посмотрела на него так, будто он выжил из ума. Но она и впрямь не знает, здоров он или же нет. Ее толком раздражает его взгляд на Ким, точно он уверен, что она даст ему то, что он захочет, после всего, что было в этом доме.
К Юнджи его сила. Пусть часть. Но она чувствует бодрость пусть и вперемешку с жаждой большего. Ей не нужно, только суккуб жадно просит, но это другая проблема, которая не касается напрямую Юн-Юн.
- Нет, - сперва шепчет Юнджи, - нет… нет…, - повторяет она снова шепча в губы, пытаясь оттолкнуть от сознания свое темное «я», пытаясь отгородиться и от него, отстраняясь, перехватывая ладонь, что гладила бедро, пытаясь убрать от себя.
- Неужели ты думаешь, что это так легко? Неужели ты думаешь, что я возьму и упаду в твои объятия услышав это? Саймон! – она впервые выкрикивает яростно его имя, нервно пытаясь выбраться из его рук. Ей удается, и это отдается очередным порывом удивления. НА мгновение Джи задумывается, какой он? Почему так переменился, как ему удалось, зачем он тогда носил маску чудовища, когда на самом деле куда добрее? Это все бред. Чушь собачья. Он просто прикинулся душевным собеседником, пока она разинула рот и поверила в игру слов и масок!
- Очнись! Да… да, я признаю то, что это моя вина то, что я здесь. Это я выкопала яму, закопала там что-то, вызвала тебя и попросила. Я подписала свой приговор. Я знаю. Но не надо! Не надо говорить мне этого! – она набрала в легкие воздуха сдерживая очередное желание заплакать, но потом ощущая, что слезы лить нет возможности. Глаза сухие, лишь кажется, что вот вот упадет слеза.
- Говорить о любви… что ты о ней знаешь? Что ты знаешь о том, как можно любить? – она яростно перечисляет, после вспоминая опять, как он сказал о своей любви прежде, как спросил о том, нужна ли ей нежность. Тело пронзило волнением и чувством вины. Да, он был ужасен. Ломал кости, морально уничтожал, бил. Но… нельзя отменять того, что он чудовище. Однако… что если это чудовище хочет перестать быть им?
Она смотрит на него с лицом, будто ее голос оборвался на чем-то очень важном, а потом застыл, испарился, потому что она посмотрела в глаза Паку. И неясно, что там увидела.
- Нет… не надо прикрывать свою чудовищность маской нежности и мягкотелости. Ты – зло! Ты путаешь меня, ведешь какие-то интриги! Я устала ждать опасности, а ты ее прямое воплощение! Мне больно, от одной мысли, что меня то ли обманывают, то ли пытаются запугать. Если ты был в прошлом психически не здоров, это не моя вина! Если говорить об оплате договора, который мы заключали, я знаю чем должна. Жизнью других, но ты… - и в очередной раз. Она окончательно запуталась. Снова встряла в тупике, прикрывая ладонями лицо и слепо шагая по спальне. Она не знает, что ей делать. Ее мораль заблудилась в лабиринте, который Саймон возвел собственноручно. И она плетется за помощью. К нему же. К его же рукам, не зная почему, хотя догадываясь. Ей некуда идти, некому верить, кроме него. И она сокрушается в ужасе, падая около его ног и кладя голову на колени, беря за руки, даже без задней мысли об опасности.
- Прости, я была не права, ты не зло, ты стараешься не быть им. Ведь так? Спас девушку, оградил от других мужчин и  оберегал все время, ведь это был ты? – она поднимает голову, следом взгляд. Старается увидеть в нем что-то человечное, но ничего не понимает. Он – тайна, которую не разгадать. Остается лишь верить или нет. И Джи поверила.
- Я почувствую. Я постараюсь. Слышишь? Я привыкну и отвечу, - она поднимается на свои колени, обхватывая руками его лицо с некой опаской, будто протягивая руки ко льву в клетку. – Видишь? – слегка дрожащим голосом она шепчет. – я не боюсь тебя. Как ты просил. Хорошо?

Вера в кого-то всегда является большой ответственностью. Ты не можешь верить, не думая о том, что человек, который принимает твое доверие как искренний жест, может очень обмануться, если ты прекратишь доверять ему. Слова «Я верю» можно бросить очень легко, порой не задумываясь. Когда-то это кажется ложью, когда-то сарказмом. Но Юнджи не хотела, чтобы ее случай по признакам подходил под один из ранее перечисленных. Она правда хотела верить ему. Стараясь смотреть сухо на факты, Юн сперва видела только плохие, чудовищные и отвратительно болезненные. Когда ее спина касалась стен, заставляла штукатурку сыпаться, она думала лишь о ненависти. Она думала, что он способен только на жестокость, кровопролитие и все дурное, что только может существовать. И ее мысль никогда не касалась до этого грани под названием «может быть, он что-то за этим скрывает?». Это констатация факта, но является сутью всего, что Юнджи видела. Все, что происходило, обретало больший вес, потому что жизнь ее кардинально изменилась. В этом есть правда. Правда, которую Юнджи никогда не захочет любить.
А тут собственно и не к чему испытывать симпатию. Как проникнуться таким приятным чувством к суровой истине о том, что ее родителям не было дело до детей? Как вообще смириться с тем, что сестры и братья ее не любили? Как можно принять то, что уже десять лет как было лишь страшным сном? Это отвратительно. Ужасно. Но это правда. Постепенно она вспомнила темные углы старого сарая, визги брата и сестры, отцовский пьяный гогот и клокотанье бензина в его тракторе. Она отлично помнила, как он угрожал одного из своих детишек провести на привязи по непаханному полю. И если сопоставить картинки с нынешними… еще отец не должен был стать успешным. Ее мать не должна была стать успешной. Ее мать должна была сдохнуть ее той ночью, когда мужик с ножом для нарезки мяса орал на весь дом, прежде засунув свое детище в старый крушащийся от одних лишь криков сарай. И от этого ей было больно. Больно до тех пор, что она понимала и мирилась с картиной иллюзорности настоящего времени и всех десяти лет, когда детские мечты воплощались одна за другой. Она благодарила папочку, мамочку, но всему виной был Саймон. И сейчас она встречалась с другой стеной иллюзии. Наверное, это был уже другой уровень сумасшествия, но внутри все настолько захватило отчаянье, что ее мысли пришли к выводу: Саймон был везде, Саймон делал все. И заслуги Юнджи по сути не все были ее, часть их принадлежала Джун Хо. И она не знала, как принимать это. Радоваться, что сделка прошла успешно для нее, или ужасаться, что за свою счастливую жизнь в десять лет она сама толком ничего не добилась.
Горечь и грусть накрыли тело пледом весом в тонны. Колени холодели от ужаса, что стыл в жилах, губы поджимались крепче, а глаза пристально смотрели на него. Она говорила правду. Она была готова попытаться настолько хорошо, насколько могла. Ей стоило бы раньше понять, что во всем происходящем заключается очень большой смысл, но глазу Юн попадался лишь физический ущерб, более оказавшийся в контексте для убеждения в том, что сказка кончилась и началась действительно новая жизнь. Но это был опять же ее субъективный взгляд, который внезапно обнаружил нитку светлого цвета и начал искать катушку. На деле все было иначе. И Юнджи стоило бы поскорее увидеть все целиком. Прежде, чем бы ей стали все снова пояснять. Доходчиво и верно.
Его рука коснулась волос, Ким чувствовала пальцы, которые перебирали локоны. Он потянул ее к себе, а она и не была против, окончательно решив доказать, что ее вера будет самой искренней. Теряя попутно страх (а может просто заталкивая его на время подальше) Юнджи чувствует снова его губы, в этот раз на уровне сознания не желая его отталкивать, но рефлекторно чуть ли не отстраняясь. Она держит все под контролем лишь крепко цепляясь за его руку, что свободна. Отвечает, пугливо, может не так хорошо, как могло хотеться, но делает это стараясь доказать. И внутри что-то пугливо дергается, когда его губы произносят слово холоднее температуры сугробов зимой. Она удивленно посмотрела в его глаза, полные стали и льда, почувствовала, как ее рука остается без опоры. А затем снова боль.
Боль не такая, как прежде, но ощутимая. Юнджи просто устала визжать от нее, лишь обессиленно и глухо выдыхая с хриплым и едва слышным стоном. Разумеется, это он сделал, только зачем и почему Юн еще не понимала. В ее голову еще не дошла мысль о том, что он хочет донести до нее грубой силой. Может, это она обманулась? Подумала, что сможет понять его, а на деле он сам не хотел этого, жаждая лишь того, чтобы попытать?  Не зная ответа на свой вопрос, она лишь покорно ждала, пытаясь привыкнуть так же к тому, что с Саймоном не все будет просто. А может, просто и вовсе не будет. И она убеждается в этом, когда он начинает говорить. Его голос слышен достаточно хорошо, чтобы Юн молча смотрела в упор и вслушивалась с внимательностью дикого орла.
Признание. Вздох. Юнджи не понимает, снова чувствует возрождение страха, мягко сглатывает чуть приоткрывая рот и продолжая внимать ему. Слышит, что это был он. Тот, кто охранял ее. Слышит так же эгоистично слова «для себя». Он растил игрушку из нее? Нет… нет! Игрушек можно найти и среди других суккубов, убеждала себя Ким, не веря своим мыслям. Он просто… просто что, Юнджи? Неважно. Разберемся с этим потом. Он говорит дальше, роняя слова как обрывки, но один за другим они складывают какую никакую, а картину. И Юн пытается разглядеть ее, пытается понять. От нее хотят терпения, упорства. Она знает, что это. Она знает, каково это добиваться. И не сомневается и секунды. Если это нужно, она докажет. Если это нужно, она возьмет свое! Изменит и не только! И ему придется пожалеть о своих сомнениях, когда у нее выйдет это сделать.
Мысли о вере в будущее крепят дух, она снова находит умиротворение и прячет страх, обнимая его пусть и робко за плечи, покорно оставаясь в его руках весь путь до постели. Она не особо любит ее с самого начала, но таит надежду, что это изменится, переменится и девушка сможет почувствовать что-то лучше, чем боль и жажду мести. И испытывая на себе его взгляд, она понимает, что ему наверняка нужен ответ. Неважно какой… жест или слово. И не зная, что произнести, она пытается не увести взгляд, чувствуя появляющуюся из дремоты неуверенность. Нет. Хватит. Она не сломается, второй раз точно нет. Слезы все уже упали, больше их не будет.
Смотря в его глаза и думая о том, что в них Юнджи уже является кем-то, кто может лишь оказывать сопротивление в виде истерик, слез и прочего, девушка неловко прокручивает в голове всевозможные варианты выражения своего последующего шага. По сути что она может сделать, чтобы доказать ему свою готовность? Пойти навстречу? Словесно? Или жестом?
Ладони медленно смыкаются на его шее. Юн продолжает смотреть в упор, тихо сглатывая и стараясь не думать о том, что сейчас на теле куча кровяных разводов из-за некогда зинеющих ссадин. Она смотрит с одной мыслью, но не знает, как ее выразить, стараясь подумать об этом в ключе иного направления потока думы.
- Я буду до конца бороться за то, что хочу получить, - шепчет она, робко касаясь своим носом его и, возможно, опрометчиво, но целуя в губы. И это будет первый поцелуй, который был ее инициативой. Ради чего? Ради очередного доказательства. Именно так. Определенно.

За окном было уже темно. Сквозь стекло, вероятно не раз отполированное лучшими домработницами, были видны мерцающие белесые точки звезд. Они блестели и переливались в ночном свете и отблеске невероятно красивой луны. Но Джи не могла насладиться их прекрасием, потому что все ее тело было каким то неведомым образом сковано, несмотря на все ее попытки избавиться от этого напряжения. Точно тысячи тонких нитей, заряженных электричеством, завладели всем телом без какого либо желания его после отпускать. И Юн стало страшно снова, хотя она пообещала себе не бояться, пыталась контролировать, прекратить бороться. Но все спуталось в бесформенный ком мыслей, опасений, принципов и моральных отблесков в памяти. Юн Джи понимала, что придет время (или уже пришло), ей придется отказаться от жажды прибиться к ласковому берегу моральных устоев, ей не поможет совесть, совесть отвернется от нее. Как и все хорошее. И это уничтожало Ким с самого начала. Она станет ужасной. Отвратительной и мерзкой. Ей будет противно от самой себя, потому что похоть будет нести ее на своих крыльях, гордыня будет ей помогать во всех злодеяниях, и изменить это едва ли будет возможно.
Она целует его, кажется, что это становится самым широким и решительным шагом через себя, но Ким довольна своей решительностью, пусть и смешанной с робостью еще взрослеющего подростка. Ей многое дано не понять, как и наоборот, поэтому все гораздо сложнее, будь на ее месте мудрая женщина. Первая ночь с мужчиной, обрамленная красотой ночи с легким намеком на искренний страх. Она еще дитя. Это правда. Незыблемая, но Юн хотела бы стереть ее. Забыть о ее существовании и создать новое, пусть это никогда не станет настоящим и истинным. Теперь не будет вопросов мамы о том, когда же ты уже выйдешь замуж, а еще Ким никогда не будет суждено жить жизнью нормальной девушки. Она будет постоянно с ним, пока его руки будут больно ломать ее кости.
Ей хотелось поддержки в смелом шаге, она получила ее, хотя может быть это было мнимым чувством достижения желаемого. Скорее всего в нем просто бурлила жажда получить, а не пойти навстречу. И потому легкое прикосновение, несущее в себе нежность и ласку, в секунды стало пошлым, грубым и требовательным. И тут Юн снова стало страшновато, но суккуб в ней быстро смог откинуть сомнения и нерешительность. Борьба оканчивалась победой самого ужасного в ней. И как знать, к чему это могло привести.
- Саймона, который будет любить, не уничтожая, - она шепчет в ответ, шумно дыша, ощущая прикосновение к щеке и исчезающую с нее влагу. На ней пристальный взгляд, она так же чувствует его, пытаясь успокоиться, прикрывая глаза и стараясь найти ту линию спокойствия, которую можно в такой ситуации. Не факт, что это возможно, но стоит постараться. Если для достижения цели нужно принять помощь, она примет ее. Даже от своей темной стороны.
Пальцы его руки скользят по ее тонким запястьям, это дает повод для легкой волны дрожи, что вполне ощутима. И это неудивительно, ведь как почувствует себя подросток, оказавшись в таком месте после того многого, что пережила Юн Джи? Трудно абстрагироваться, потому что девушка просто не умеет это делать. Ей трудно сложить шестеренки в своей голове так, чтобы все оказалось гораздо проще, чем есть. И даже нет того, кто бы показал, как верно.
Ким ощущала себя жертвой, которую лев загнал в клетку. Сперва он присматривался к своей добыче, игрался с ней, как всякий хищник играется со своей едой. После он решил попробовать ее на вкус, ведь как иначе понять, съедобная ли живность попала в твои руки? С одной стороны, привлекательной антилопа может показаться со многих ракурсов, но кто знает, не отравлена ли она? Не несет ли она в себе яд, который может быть смертелен?
Чувство загнанности в угол сминало Юн гораздо хуже, чем мог бы сам Саймон. Ей кажется, что физическая боль может быть уже не Так страшна, как моральная. Ей мерещится, что если бы он дальше бил ее, было бы гораздо легче. И это весьма сложно объяснить, а пояснить подобное ему она уж точно не решится.
Спина невольно выгибается, так, будто срабатывает четкий механизм. Его руки точно знают, где скользнуть, чтобы тело Юн отреагировало. И это вынуждает девушку залиться краской, она снова встречается с блеском в его глазах, даже не смотря в них в упор. Они мелькнули в темноте точно искры адского пламени тогда, когда ее отослали на настоящие мучения. И сейчас это чувство опасения вновь охватило, отчего руки дернулись в легком припадке страха. Он наверняка заметил ее,  эту нескрываемую дрожь, которая стала звонком или сигналом о том, что Юн переступает через свою черту внутри. Переступает, несмотря на то, что инстинкты или рефлексы внутри протестуют. Они устраивают бунт, а Ким повторяет: "я обещала, я смогу, я обещала". Доказательство. Оно будет. Несомненно и бесповоротно.
Стоит скользнуть лишь мысли в сознании об этом, как его горячие губы снова оказываются на столь близком расстоянии. Он целует ее, она отвечает, потому что другого варианта нет, потому что ей трудно думать о том, что может произойти встреть он сопротивление. Нет, она обещала. И ей нет нужды думать о последствиях. Он помог ей. Пусть и после... Причинил боль. Но легче думать, что эта боль была во благо. Что хорошо, что ее причинил он первый и последний (хочется верить) раз. И страшно думать, что могло бы случиться, если бы она попала в чужие руки. Стоп... Чужие... Это пронеслось в ее голове так, словно его руки уже стали привычной обыденностью, точно ему она уже позволила все, что можно позволить. Вероятно, это правильный путь. И так думать легче. Гораздо легче.
Кажется, Юн очень тяжело отпустить его губы, что пленили ее в поцелуе. И когда он отстраняется, ее лицо чуть устремляется вперед за ним, точно не желая этого расставания. И есть повод для Юн удивиться своему рвению вернуть, но девушка старается скрыть ее, уже показав. Это опрометчиво и даже глупо, но Джи до сих пор будто мечется среди двух огней. И потому ей трудно оценивать, что и где приемлемо в тот или иной момент. Она наивно отдается чувству, что Саймон поймет ее. Ведь это трудно. Взять и решить поступать иначе.
Руки вновь содрогаются в сладкой муке, потому что кажется все внутри переворачивается от сладостного чувства прикосновений. И Юн даже не сразу понимает, что отдается этим ощущениям, нн взирая на мнимые запреты, что были выдвинуты доселе. Она прикрывает глаза, сглатывая, после жадно ловя воздух, точно ее тело сковала неистовая жара и преодолеть эти ощущения даже не факт что выйдет с порциями прохладного кислорода, витающего в комнате. Как только Юн ощущает ладонь на колене, а затем на внутренней сторона бедра, ноги машинально сводятся вместе, но вероятно это не является тем, что может остановить демона на пути к заветному и желаемому. И вместе с очередным подчинением Ким истошно стонет, не в силах скрыть вожделение и желание отдаваться больше и больше. И это грань ее сумасшествия, он свел ее с ума и продолжает это делать. Она не знает как остановить, а еще даже не думает об этом. Это эгоизм с примесью жажды подчиняться и дальше, ведь это так же приятно, как и необратимо. Он задает вопрос, а Юн сложно сосредоточиться и ответить здраво на него. Она пытается уровнять дыхание, забыть о том, какая эйфория окутывает ее тело, все безрезультатно, но эти попытки не обречены на конечный провал.
- а что еще в них видно? - задает выдохом девушка вопрос, так словно ей и нужно было ответить этим вопросом. Потому что нет иных потоков мыслей, все сложено воедино именно так.
В глазах туман, дымка, она смотрит из под темных ресниц на него, едва ли моргая, будто опасаясь это делать. И все останавливается вокруг, когда его дьяволы на дне зрачков снова начинают свой опасный танец пламени.